– Конечно, он вообще понятие о глине дал мне. Взгляд сформировал на горшечное дело – что интересного в каждом сосуде, образного. Я в то время к народному промыслу был восприимчив.

 

– А с Рюминым ты как познакомился?

​

– Как-то договорились сплавляться на резиновых лодках по Кулою с Клыковым. Спустились до Долгощелья, оттуда сразу к Рюмину. Несколько раз приезжали ещё туда.

 

– В Олешню, на Украину, ты уже после знакомства с Рюминым приезжал?

​

– Уже позже, когда в музее работал.

 

– А в Олешне как звали мастера? И чему он тебя обучил?

​

– Бибик Николай Иванович. Я у него научился работать на ножном круге. Там обжигал свою чёрную посуду. У него печь большая – прямоточная со сводом была, на мою похожа, но немного другая. У Бибика вытяжка выходила через загрузку, а у меня через трубу.

 

– Мы никого не забыли из тех людей, которые тебя на гончарное дело вдохновили?

​

– Ещё Вильчинский Александр из Запорожья есть. Он современный мастер. Бибик – колхозник. Круг, на котором он работал, был дедов ещё – очень старый. А к Вильчинскому я потом поехал. Ему было лет 40, он просто сам стал заниматься гончаркой. В Полтаву часто ездил, там местной чернолощёной керамикой интересовался. Тоже хотел себе горн делать. Ножной круг я у него освоил. Для меня время, проведённое у него, было учёбой, хоть и совсем недолгой. За месяц ведь можно только поскакать, посмотреть, но всё же учеба, потому что я видел, что он делает.

 

Ну и Филёва тоже... Она никогда как искусствовед не скажет. Искусствовед оценивает формы – для него они могут быть недостаточно архаичны или глазурованы. У Филёвой определенностей нет, она никогда ничему меня не поучала. Филёва абсолютно сама по себе. Чутьё у неё есть, больше инстинктивно всё видит, нежели саморазумением своим . К ней прицепилась какая-то бацилла народности. И в моей гончарке её влияние есть – опосредованное.

 

– А когда ты свою мастерскую обустроил?

​

– Уже здесь, когда приехал, в 1992-93 годах.

 

– Что для тебя в гончарном деле главное?

​

– Не задумывался особо. То, что нравится. Причём интерес у меня не сугубо к посуде и гончарным формам, а именно к обжигу. Когда горн построил, готов был обжигать просто кирпич. Жил в состоянии какого-то куража. Сейчас тоже интересно, но более спокойно отношусь к этому. Была романтика раньше в обжиге. Особенно первый раз, второй. Не важно было даже, что обжигаю там.

 

– У тебя два горна было?

​

– Первый сделал как базовый, а потом его внутри немножко перекладывал, топку там менял, колосники наставил.

 

– А горн, которым ты сейчас пользуешься, когда и как сделал?

​

– Тут уже. Это второй у меня. Раньше у меня другой горн был, я в нём недолго обжигал – две зимы лишь, собрал его по модели из пластилина. А потом перестал горшки делать. С Ларисой поженились. По большому счёту, только сейчас вновь стал гончарным делом серьёзно заниматься. А так немножко что-то лепил на кухне, круг стоял там смешной у меня. Лет пять-шесть мы жили в городе, там горна-то не было, предыдущий свой я уже разрушил. И тогда купил я себе скульптурный пластилин. Приходил такой большой дядька домой, модели горнов лепил – каждый из отдельных кирпичиков. Одна моделька у меня до сих пор сохранилась – горн с оборотной тягой, в таком я и сейчас обжигаю. В то время, когда делал модель, подумал: «Вдруг захочу настоящий горн по ней собрать когда-то, оставлю», так и пригодилась.

 

– А на электрическом круге ты никогда не хотел работать? Это какая-то принципиальная позиция или просто так сложилось?

​

– Привычка скорее всего. Устраивает – не устраивает, об этом я не думаю. Экономлю свою энергию. Я консервативен: если одну рубаху надел, то поменять её сложно уже.

 

– А есть у гончаров "профессиональное заболевание"? Какое-то определённое качество, которое вырабатывается в процессе работы с глиной?

​

– Думать она разучает. Сидишь, ни о чём не задумываешься. Сама работа удобная очень. Главное, что у меня голова свободная – сижу, леплю и удовольствие получаю.

 

– То есть глина освобождает голову?

​

– Конечно. Меня увидел как-то один священник. Я сидел, «пинал» этот круга он и говорит: «Да… Такое хорошее занятие. Голова свободная, сиди и молись». Это не то, как думать очень многим: вычерчивать что-то там, отмерять, отпиливать, последовательность вести. Про таких говорят: «Семь раз отмерь, один – отрежь». А тут сидишь – крутишь. Я же не занимаюсь чем-то возвышенным. Кринки да горшки – рука уже автоматически идёт.

 

– Скажи, а для тебя остались в керамике какие-то неизведанные вещи, с которыми ты хотел бы познакомиться? Или новые темы уже не влекут?

​

– Не знаю, я же в керамике-то пигмей! Пришёл как-то к Володе Холщагину в мастерскую и то и дело спрашиваю его: «А это что? А это для чего?». Непонятно мне многое было. Он же ещё умеет и лить, и штамповать, копировальные станки у него стоят для гипсовых форм. Не разберёшься – масса всего, кроме гончарного круга. О глазурях уже и не говорю. Одна шаровая мельница стоит, потом вторая – всем пользуется, всё понимает. Я занимаюсь простой крестьянской утварью – самой разобычной. У меня нет уровня большого гончара, нет навыков декоратора – как они наносят рисунки всякие на керамику. Но как-то вроде уже и не тянет узнавать это всё. Просто сижу и делаю, что умею.

 

– То есть ты уже нашёл свою стезю в керамике?

​

– Я живу спокойно. Обжигать приятно для меня сейчас. Раньше это было нервно, особенно когда первый год в горне обжигал. Обязательно помощников приходилось искать, мне его не закрыть было одному. А сейчас я обжигаю абсолютно спокойно, и знаешь, как праздника жду. Я заведомо знаю, что день будет укладистый, потому что вынужден хорошую погоду угадать, чтобы дождя не было, когда загрузка горна планируется. Подготовительных моментов много. А то закапает дождь, так что, я там как заяц буду закрываться от бури что ли? Когда встану – истоплю печку. Горн у меня сейчас такой, что могу себе позволить на полчаса от него отвлекаться. Потом взгляну на трубу – как, чего там, и дальше хожу по огороду в какой-то прострации. Могу окучить что-то, малину подрезать и одновременно обжигать буду – мне это приятно. Настроение интересное – праздничное. В конце – интенсивный час закрытия. И всё, меня ждёт рюмка, всё-таки я закончил это дело! Помыться после обжига тоже хорошо под душем. Вот сейчас спокойно, не чувствую обжига, а раньше был очень нервный. Что там? Брак – не брак, получилось – не получилось.

 

– Спокойно обжигаешь, потому что печка сейчас тебе помогает?

​

– Топка у меня там, видела, пультовая, на неё дрова самостоятельно насаживаются. Забиваю её, а она как полуавтомат, позволяет в более расслабленном режиме работать. Это не в том дело, что дрова не нужны, а не нужно бегать всё время. Дрова прогорают и новые поступают сами. На тех горнах, которые у меня были, нужно постоянно кочергой орудовать. Хоть даже колосники наделаешь – мало освобождает. Его нужно постоянно держать чистым, чтобы воздух проходил нормально, эксплуатировать нужно интенсивно очень – не зевать, а бегать. А этот горн работает очень мягко, я могу выйти, день у меня свободный получается. Что-то ещё маленько поделаю, по улицам ближайшим погуляю. Знаешь, как здорово , если погода хорошая ! Сентябрьская! Обжиг – праздник-не праздник, но приятный день уж точно, из ряда какой-то день...

 

– К выставке сделаешь нам что-нибудь?

​

– Я дам, что есть, готовое уже. Никогда я не буду готовиться ни к какой выставке. Если есть что-то подходящее – нужно использовать. Я просто на это дело зарёкся уже. Как вспомню, сколько времени нужно, трепетное отношение организаторов, разговоры, переговоры, восторги. Потом приезжать, горшки собирать, вывозить надо. Лучше в каких-то общих выставках участвовать, растворившись. У вас выставка замечательна тем, что мы очень много говорим. Она мне напоминает выставку Филёвой в 96-м году. Запомнилась не сама выставка, а как мы к ней готовились. В основном, все выставки – съехались, стащили, расставили по кубам, собрали и разъехались по-быстрому. А здесь интерес в самой подготовке к празднику. Да подготовительные дела – это уже и есть праздник. Интересно, что из всего из этого получится. Но скажу, что у вас очень здорово. Классно, что ваша выставка связана, она о чём-то.

 

– А почему ты выбрал именно традиционную керамику?

​

– Я делаю, что мне нравится. Знаешь, в Малых Корелах, в музее, проработал довольно долго. Лет пять, наверное. У каждого есть свой план – составить то, составить это. У нас план – система учёта рабочих карточек, а в них – коллекция керамики. Уже не помню эти ступени все, но я должен был сидеть, описывать керамику. И я постоянно эти карточки переставлял, керамику брал, брал, брал, брал… Столько её перетрогал! И, знаешь, я опять же скажу о подсознательном влиянии. Можно насмотреться на что-то, и это станет очень значимым. Важнее не твое осмысление и не твои задачи какие-то, а вот именно это пассивное воздействие, которое через мозг опосредованно идёт – это очень значимо. Может быть, я даже делаю идеальное лощение не потому, что я искусствовед и думаю что это архаика, а просто хочется мне, чтоб было как в XVII веке, мне хорошо от этого, приятно очень. Не знаю от чего, Бог только ведает. То, что натрогался, когда в музее работал или ещё от чего-то. Как-то идёт работа и мне даже она не интересна, но нравится. Живу да и живу, плохого ничего не делаю.

 

– Многие люди к гончарному делу тянутся и пытаются идти своим путём. Что ты вот этим начинающим гончарам, как человек, имеющий определённый опыт посоветовал бы?

​

– Опять же подсознательное – бессознательное. Можно сесть, достать кульман , расчертить проектное решение. Можно быть умным, основываясь на своих опытах, постулатах, формулах, аксиомах, но промазать. А можно просто послушать внутреннее желание. Что-то тянет, а что именно – непонятно. У молодого человека желания посвежее, их легче разглядеть, а взрослому – сложнее. Желания лет в 20-30 отчетливы, необходимо их слушать и слышать. С расчётом не делать.

 

– Как думаешь, какое у гончарного дела будущее?

​

– Как таковой необходимости в гончарстве нет. Горшков не будет – люди спокойно жить продолжат. Это же очевидно. Керамика не стратегический товар, когда страна может встать. Это же не уран, не бензин, не автомобилестроение, даже не кастрюли массово делать, когда народ останется без посуды, которая каждому нужна. Тем не менее, это часть прошлого в настоящем. Иногда даже занимаешься – всё здорово, а потом посмотришь на народ, на заводы, чем они живут: кто-то подводные лодки делает, по-взрослому всё у них. А горшки – это вообще смешно. Сомнения возникают: тем ли я занимаюсь? Можно же настоящие подводные лодки строить! Инженеры сидят, вычерчивают боеголовку. Это представить даже сложно, как у них всё один к одному сходится. Лодка погрузилась, всплыла, выстрелила – всё! А я делаю горшки…